Человек безумный. Итак, проблема есть
Даниэль Канеман вошел в историю экономической науки как нобелевский лауреат и как создатель нового направления исследований в экономике, которое впоследствии получило название «поведенческая экономика». Что же такого революционного, нового смог привнести ученый, который, в общем-то, даже экономистом не являлся - он был прежде всего когнитивным психологом.
История началась в 1979 году, когда в престижном экономическом журнале «Эконометрика» появилась статья Даниэля Канемана и его коллеги Амоса Тверски, который, к сожалению, не дожил до вручения Нобелевской премии. В статье они рассказывали о своем исследовании, о серии простых и элегантных экспериментов, которые проверяли на жизнеспособность экономическую теорию рационального выбора. Исследователи задали в этой работе вопрос: как человек в реальности - не абстрактный Homo economicus, который является ключевой фигурой в стандартной экономической теории, а реальный человек - делает выбор в условиях риска и неопределенности? Ученые провели очень простые эксперименты, лотереи на выбор с гарантированным исходом, и они смотрели, как человек принимает решения. Канеману и Тверски удалось показать с помощью этих экспериментов, что человек принимает нерациональные решения, 80–90 % людей не следуют рациональному выбору.
Надо сказать, что в экономической теории понятие рациональности очень специфическое. Оно расходится с нашим бытовым понятием рациональности. Это набор определенных аксиом, которые постулируют, как мы делаем выбор: что мы знаем все альтернативы, что мы можем их проранжировать, сравнить с учетом всей информации о каждом выборе и, наконец, что мы математически оцениваем выгоду от каждого варианта. И если это, например, альтернатива в условиях риска и неопределенности, то мы делаем соответствующие подсчеты, которые соответствуют теории вероятности.
Представьте какой-то вероятностный исход: например, вы можете выиграть 4000 рублей с вероятностью 80 % или ничего не выиграть с оставшимися 20 % вероятности - это первая альтернатива. И на другой чаше весов гарантированный исход - 3000 рублей. Как бы вы оценивали первую альтернативу? В рамках стандартной экономической теории человек должен оценить ожидаемый выигрыш, перемножить с исходами вероятности и получить 3200 рублей, сравнить с другой альтернативой и сказать: «О! 3200 лучше, чем 3000, выбираю вот этот вариант».
Но в жизни оказывается, что люди, конечно же, не считают таких вероятностей. Они как-то по-другому оперируют в голове этими исходами, сравнивают по-другому. И как выяснилось в рамках данного примера, люди выбирают гарантированный исход. Это получило название certainty effect - можно перевести как «эффект определенности», который говорит о том, что люди предпочитают гарантированный исход, даже если он в принципе позволяет выиграть меньше, чем вероятностная альтернатива. То есть синица в руках лучше, чем журавль в небе.
Самое интересное начинается дальше, когда ситуация переворачивается и результаты становятся другими, если мы формулируем их уже в терминах проигрыша. Те же самые цифры, те же самые вероятности, только говорим, что либо вы можете гарантированно потерять 3000 рублей, либо есть вероятностная альтернатива: если не повезет, вы потеряете 4000 рублей из вашего кошелька, а если повезет, то ничего не потеряете. И тут мы видим, что результаты зеркально меняются. И большинство людей, уже 90 %, выбирают рисковую альтернативу, которая может привести с большой вероятностью к большим потерям. Канеман и Тверски назвали этот эффект «неприятие потерь».
Почему это является отклонением от стандартной экономической теории? В первом случае мы предпочитали не рисковать, а тут вдруг внезапно абсолютно те же цифры, тот же расклад, но мы уже предпочитаем рисковать. То есть отношение к риску у человека меняется. Такого быть не должно. Я уже не говорю о том, что теория вероятности тоже не соответствует нашему выбору.
Эти абстрактные лотереи получили в статье Канемана и Тверски название prospects, что в переводе с английского можно перевести как шанс, возможность. И в честь этого и сама теория получила название prospects theory - теория перспектив (в русском варианте устоялось такое название). Нужно понимать, что это не абстрактные математические задачки, которые решаются людьми в эксперименте и не имеют никакого отношения к жизни. На самом деле параллели можно найти со многими ситуациями и решениями, которые нам приходится принимать каждый день. Например, заплатить за билет или попытать удачу и проскочить зайцем в каком-нибудь транспорте. Или, например, оплатить парковочное место или тоже попытать удачи. Или опять же купить какой-нибудь страховой продукт или рискнуть и надеяться, что нам повезет и ничего плохого не случится.
И дальше этот феномен неприятия потерь ведет нас глубже в понимание, почему, например, в некоторых странах страховые продукты являются традиционным продуктом, который всегда покупается, а, например, в нашей стране это непопулярный продукт. Мы видим как раз то самое смещение, те 80–90 % людей, которые говорят: «Я лучше рискну. Вдруг ничего плохого не произойдет, и я ничего не потеряю». И становится понятно, что важную роль играет социально-культурный контекст, то есть традиции. Когда на Западе люди уже привыкли покупать страховые продукты и у них даже вопроса не стоит, как повести себя в этой ситуации, в России такой культуры нет, и мы эту задачку решаем каждый раз заново. И тогда, конечно, эффект неприятия потерь в полной красе влияет на наш выбор.
Мы видим, что с помощью поведенческой экономики, которая изначально не отвечает на вопрос, почему мы себя так ведем, почему имеет место то или иное отклонение от рационального поведения, другие социальные науки, будь то социология или культурология, биология или нейробиология, эволюционная биология, подключаются к ответу на эти вопросы. И одно из достижений исследований Канемана и Тверски как раз заключается в том, что они позволили перебросить этот мостик между экономикой, которая всегда была таким обособленным направлением, обособленной наукой со своими правилами, со своими моделями, подходами, очень математизированная, в другие социальные науки и положить начало междисциплинарным исследованиям.
Конечно, эта статья произвела эффект разорвавшейся бомбы. Потому что ни много ни мало этими простыми экспериментами Канеман и Тверски подложили бомбу под фундамент экономической стандартной теории. То есть они буквально сказали, что ваше представление о том, как человек делает выбор, несостоятельно, оно неверно. А эта теория лежит в основе всех моделей стандартной экономической теории. То есть это означает, что все остальные модели тоже не работают или, по крайней мере, работают не всегда. И это, конечно, был ощутимый удар в самое сердце экономистов, которые обрушились с волной критики на Канемана и Тверски.
Оценивая вклад Канемана в развитие нового исследования в экономике на стыке с психологией, можно задаться вопросом: неужели никто до этого не полагал, что человек нерационален, что у него есть эмоции, что что-то его отклоняет от холодного, трезвого, взвешенного, расчетливого мышления? Конечно, такие люди были. И Адам Смит, и Джон Мейнард Кейнс, и Герберт Саймон - все они говорили, что человек не так рационален, как кажется, и что нужно это учитывать в моделях. Но кроме перечисления того, как разные факторы могут влиять на принятие нашего решения, дело дальше не шло. Было непонятно, как это смоделировать, как учесть, как это прогнозировать.
И достижение Канемана и его коллеги Тверски заключается ровно в том, что они показали, что человек не просто нерационален, а он нерационален систематически, в определенных условиях, в определенном контексте и определенным образом. И показали, что это 70–80 % людей, то есть значительное количество, которое определенным образом отклоняется от рационального поведения. И это не значит, что у нашего мозга нет никакой логики и неизвестно, как мы себя поведем в каждой ситуации. В том-то и дело, что у мышления есть какая-то своя особенная логика. И мы с помощью экспериментов можем понять или, по крайней мере, установить достоверно, какие паттерны, образцы этого поведения, отклонения от рационального поведения вообще существуют, как мы ведем себя в определенных контекстах.
Это самое важное, что показал Канеман. И на основании этих идей на самом деле стало возможным построение следующего этажа в здании поведенческой экономики, которая уже показала, как применить к реальной жизни, к реальной экономике, к реформам, к прогнозированию все эти эффекты и находки, которые получили Канеман и Тверски в своих работах. И как это реализовать, как применять знание поведенческой экономики к социально-экономической политике и ко всем областям экономики, с успехом показали Ричард Талер и его соавтор Касс Санстейн в своей книге «Nudge», за что, собственно, Ричарду Талеру и дали Нобелевскую премию в 2017 году.
Сейчас Даниэль Канеман занимается несколько другими вещами, а именно исследованиями счастья - категория, казалось бы, совсем неэкономическая. Но на самом деле возникает много вопросов, как удовольствие от жизни связано с доходом, или местоположением, или даже благоустроенностью страны, с такими экономическими категориями, как ВВП, например. И оказывается, что все не так очевидно и тривиально в этом вопросе. И более того, люди сами не знают, что им приносит то самое удовлетворение жизнью. На пути к счастью лежат когнитивные искажения, когнитивные ловушки. И надо сказать, что исследования этого проживания и опыта, пускай это будет проживание и ощущение от сервиса, например, в каком-нибудь банке, или ощущения во время туристической поездки, или ощущения на протяжении всей нашей жизни, сейчас становятся трендом. Так что можно сказать, что Канеман опять на переднем крае науки.
Подводя итоги и оглядывая научный путь Даниэля Канемана, я бы сказала, что это такая прекрасная, благородная траектория: вы начинаете с изучения несовершенства человека, его особенностей, которые приводят к его уязвимости, к возможностям им манипулировать, но при этом остаетесь на стороне добра и не создаете каких-то инструкций, как использовать это во вред человеку, заработать на нем побольше, а, напротив, думаете о том, как сделать его более счастливым. Это, конечно, вызывает уважение и искреннюю симпатию к этому человеку. И можно сказать, что Даниэль Канеман действительно стал героем экономической науки.
Вся современная экономическая наука основана на постулате, сформулированном еще в XVIII веке философом-утилитаристом Иеремией Бентамом. Он утверждал, что человек непрерывно занят процессом "калькуляции блага", то есть пытается вычислить наиболее выгодный для себя тип поведения, подсчитывая все положительные и отрицательные последствия своих решений. Именно этот взгляд на человека лежит в основе идеологии капитализма с его стихией свободной конкуренции, а также в основе западной рационалистической этики. В середине прошлого века принцип "калькуляции блага" трансформировался в принцип "максимизации ожидаемой полезности". То есть от человека ожидается, что каждый раз он будет учитывать не только все положительные и отрицательные последствия своих действий, но и вероятность их наступления. Например, покупая автомобиль, он будет учитывать его стоимость, удовольствие от быстрой езды и завистливых взглядов знакомых, а также вероятность кражи, аварии, стоимость ремонта и т. п.
Разумеется, экономисты знают, что люди не всегда ведут себя подобным образом. Но любые отклонения от этого принципа рассматриваются как случайные и не влияющие на общую картину. Если человек вдруг решил продавать товар себе в убыток или платить работникам огромную зарплату просто потому, что они приятные люди, пусть пеняет на себя: такого идиота стихия рынка вытеснит на обочину экономической жизни. Большинство же людей, которым удается преуспеть в жизни, блюдут собственные интересы и ведут себя рационально. Например, известно, что Бенджамин Франклин перед принятием любого важного решения производил "калькуляцию блага", аккуратно выписывая в две колонки все за и против.
У этой модели есть один серьезный недостаток: для принятия рационального решения человеку требуется доступ ко всей информации о последствиях своих действий, а также неограниченное время для обработки этой информации. Обычно ни того ни другого у нас нет: мы не только не располагаем полной информацией, но часто умудряемся игнорировать даже те сведения, которые нам доступны. А все потому, что "человек рациональный" — не более чем благодушная выдумка философов XVIII века. Реальные решения принимаются в соответствии с законами, не имеющими ничего общего с идеалом homo oeconomicus.
Сложение и вычитание
Более 20 лет назад в одном из самых престижных экономических журналов — "Эконометрика" — появилась статья психологов Эймоса Тверски и Дэниела Канемана "Теория перспектив: анализ решений в условиях риска". Эта статья до сих пор часто цитируется экономистами, хотя с точки зрения психологов она достаточно тривиальна. В ней всего лишь говорится: вместо того чтобы утверждать, что люди ведут себя рационально, может быть, стоит выяснить, как они на самом деле себя ведут? Это ведь несложно. Достаточно провести несколько простых экспериментов.
Например, вы утверждаете, что человек принимает решение, сопоставляя все плюсы и минусы. Хорошо, вот вам ситуация. Представьте, что вы — президент и у вас в стране эпидемия неизвестной болезни, от которой могут умереть 600 человек. Ученые подготовили две альтернативные программы борьбы с эпидемией. Если принять программу А, будут спасены 200 жизней. Если принять программу В, существует один шанс из трех, что все 600 человек будут спасены, и два шанса из трех, что спасти не удастся никого. Большинство испытуемых (72%) в эксперименте Канемана и Тверски выбрали программу А. Они подумали: "Программа А гарантирует спасение 200 человек, а программа В играет жизнями людей, словно фишками в азартной игре, причем шансы на спасение всех невелики: всего один к трем".
Теперь возьмем другую группу испытуемых и тоже предложим им поиграть в президента. Для них дилемма формулируется следующим образом. Если принять программу А, умрут 400 человек. Если принять программу В, существует один шанс из трех, что не умрет никто, и два шанса из трех, что умрут все. На этот раз 78% испытуемых выбрали программу В. Они рассуждали так: "Не могу же я хладнокровно обречь на смерть 400 человек. Надо дать людям шанс".
Разумеется, обе группы испытуемых решали одну и ту же задачу. Откуда же такая огромная разница в решениях? Канеман и Тверски показали, что люди гораздо чувствительнее к потерям, чем к приобретениям: боль от потери двадцати долларов переживается острее, чем радость от их получения. Принимая решение, мы, конечно, можем подсчитать в столбик все плюсы и минусы, но столбик с минусами всегда будет весомее, чем столбик с плюсами. Поэтому для нас важна не столько объективная информация, сколько формулировка альтернатив. Например, чтобы заставить людей установить в своих домах дорогостоящую систему теплоизоляции, им можно объяснить, сколько они смогут экономить на оплате счетов за отопление, и они занесут эту цифру в колонку своих будущих плюсов. В этом случае на установку теплоизоляции соглашается примерно треть домовладельцев. Если же объяснить им, сколько они ежегодно теряют, отапливая за свои деньги улицу, они занесут свои потери в колонку с уже имеющимися минусами и число желающих раскошелиться увеличится вдвое.
Теория вероятностей
Однако проблема оценки будущего блага и вреда — не единственная. У людей возникает еще больше сложностей с учетом вероятности событий. Канеман и Тверски продемонстрировали это в серии остроумных экспериментов. "Выберем одного случайного человека из популяции. Этот человек интересуется политикой, любит участвовать в дебатах и жаждет появляться на публике. Кто он, скорее всего, по роду своих занятий: продавец или член парламента?" Большинство людей, которым задавался этот вопрос, отвечали, что, скорее всего, этот человек — член парламента. Хотя, если рассуждать рационально, у случайно выбранного человека гораздо больше шансов оказаться продавцом — просто потому, что продавцов больше, чем депутатов.
Но может быть, люди просто не поняли задачу и им надо напомнить о необходимости учитывать вероятностную информацию? Исследователи так и сделали. Они предложили студентам математического факультета университета Орегона следующую задачку. "Возьмем группу людей, из которых 70% инженеры, а 30% — адвокаты. Одного из этих людей зовут Фрэнк. У него за плечами два развода, большую часть свободного времени он проводит в загородном клубе. Любимая тема его разговоров в баре — это сожаления о том, что он пытался следовать советам отца и грыз гранит науки вместо того, чтобы научиться ладить с собственными женами. Вопрос: какова вероятность того, что Фрэнк — адвокат, а не инженер?"
Подавляющее большинство студентов решили, что Фрэнк — адвокат, несмотря на четкую информацию о пропорциях адвокатов и инженеров в группе. Они просто проигнорировали эту информацию. Им было достаточно того, что по описанию Фрэнк больше похож на типичного адвоката, чем на типичного инженера.
Этот способ судить об объекте, сравнивая его с неким типичным представителем и пренебрегая другой важной информацией, Канеман и его соавтор назвали "эвристикой репрезентативности". Эта эвристика, то есть мгновенный, интуитивный способ принятия решения, заставляет нас рассуждать вопреки всякой логике. Еще одна задача, которая иллюстрирует этот способ суждения, вошла во многие учебники как задача о Линде.
"Линде 31 год. Она замужем, искренна и полна оптимизма. В колледже ее специализацией была философия. В студенческие годы она живо интересовалась вопросами дискриминации и другими социальными проблемами, участвовала в демонстрациях против ядерного оружия. Основываясь на этом описании, оцените, какой из двух выводов вероятнее: а) Линда — кассир в банке, б) Линда — кассир в банке и активистка феминистского движения".
Все испытуемые, принимавшие участие в эксперименте, изучали теорию вероятностей в колледже. Они прекрасно знали, что сочетание двух событий не может быть более вероятным, чем каждое из событий в отдельности. Тем не менее подавляющее большинство испытуемых выбрали вариант "б" — просто потому, что Линда соответствует стереотипу феминистки.
Закон малых чисел
То, что люди предпочитают игнорировать информацию о вероятности и судить о других людях в соответствии с собственными стереотипами, еще полбеды. Гораздо хуже, что они пытаются анализировать ситуацию в соответствии с вероятностными законами, при этом абсолютно их не понимая. Канеман и Тверски задавали вопрос: "Какова вероятность того, что в роддоме на десять коек и в роддоме на тысячу коек в данный конкретный день родится 60% мальчиков". Испытуемые называли одинаковые цифры, хотя, согласно статистическому закону больших чисел, чем больше число независимых наблюдений, тем меньше вероятность отклонения от среднего. То есть из 10 младенцев шестеро вполне могут оказаться мальчиками, а 600 из тысячи — уже вряд ли.
Тем не менее люди склонны судить о единичных событиях так, как будто имеют дело с большими выборками. Канеман и Тверски назвали эту особенность "психологическим законом малых чисел". В соответствии с этим законом очень часто поступают люди, играющие в азартные игры со случайным исходом. Проиграв один раз, человек рассуждает так: "По теории вероятностей, в следующий раз я должен выиграть". Но никакая теория вероятностей этого не утверждает. Она лишь утверждает, что если бросать монету бесконечное число раз, в половине случаев выпадет орел, а в половине — решка. А что выпадет в данную конкретную минуту, не знает никто.
Другое следствие закона малых чисел — мы видим закономерности там, где их нет. Например, если в течение двух лет подряд один торговый агент показывает более высокие результаты, чем другие, его обычно награждают премией и ставят в пример остальным. Впоследствии у этого агента вполне может случиться неудачный год и его результаты окажутся несколько хуже средних показателей. Но начальник обычно игнорирует случайные колебания. Он думает: "Ну вот, я его перехвалил". И начинает ругать подчиненного, после чего его показатели, вполне вероятно, вернутся к средним значениям. Это произойдет не в результате усилий продавца и не благодаря мудрому руководству начальника, а в соответствии со статистическим законом возврата к среднему.
Канеман и Тверски показали, что в тех видах деятельности, где велика роль случайности, мы обычно чувствуем себя наказанными за поощрение других и поощренными за их наказание. Действительно, похвалив агента за успехи, менеджер раскается, когда дела у агента пойдут хуже. А отругав за неудачи, через некоторое время убедится, что был прав, так как его результаты вернутся к среднему уровню. Этому "мудрому" правилу часто следуют школьные учителя и воспитатели, по опыту зная, что, если ученик получает одни пятерки, рано или поздно он на чем-нибудь срежется. А тот, кто учится на двойки, вполне может иногда получить и более высокую оценку. Придерживаясь правила: "Вовремя отругать отстающего и не перехвалить отличника",— они почти всегда убеждаются в своей правоте.
Доступность информации
Несмотря на то что вероятность погибнуть в автокатастрофе в 26 раз выше, чем вероятность крушения самолета, большинство людей уверены, что авиаперелеты опаснее езды на автомобиле. А все потому, что об авиакатастрофах всегда сообщают в новостях, сопровождая сообщение впечатляющими кадрами. Информация же о погибших в ДТП обычно представлена сухими цифрами и хуже запоминается.
Психологам хорошо известна следующая закономерность: мы считаем более вероятными те события, которые легче извлекаются из памяти. Обычно это какие-то яркие события, вызвавшие у нас сильные эмоции. Лучше всего запоминается то, что произошло с нами самими или с кем-то из наших знакомых. Поэтому человек, лично знающий кого-то, пострадавшего от ограбления, обычно выше оценивает вероятность стать жертвой преступления, даже если ему точно известна соответствующая статистика.
Канеман и Тверски провели несколько экспериментов, иллюстрирующих влияние доступности информации на наши суждения. В 1974 году, когда новости начинались с сообщений о гражданской войне в Камбодже, они задавали испытуемым вопрос: в какой стране живет больше людей: в Камбодже или в Танзании? Население Танзании в три раза превышает население Камбоджи, но респонденты, недавно видевшие телесюжет про Камбоджу, отвечали, что там живет больше народу. Еще один вопрос: "Буква "k" чаще бывает в слове первой или третьей?" Большинство отвечает "первой", хотя на самом деле в английском языке буква "k" в три раза чаще встречается как третья буква в слове. Однако слова, начинающиеся на "k", приходят в голову быстрее, чем те, в которых "k" находится в середине. "Доступность эвристики" — еще один способ, с помощью которого человек систематически пренебрегает рациональностью.
Наука и религия
Это лишь немногие из огромного числа экспериментов, проведенных Дэниелом Канеманом вместе с его постоянным соавтором Эймосом Тверски, скончавшимся в 1996 году, а также вместе с другими учеными. Все эти эксперименты строго и последовательно опровергают экономический постулат о том, что люди способны на рациональные суждения и рациональные поступки. Благодаря этим исследованиям экономисты поверили в то, в чем большинство психологов и так не сомневалось: люди ведут себя не столько в соответствии с расчетом собственной выгоды, сколько под влиянием эмоций, страхов, воспоминаний, стереотипов и предрассудков.
Значит ли это, что экономическую науку, основанную на принципе рационального поведения, теперь придется отменить? Ни в коем случае. Просто, как и многие другие понятия экономической теории, принцип рациональности описывает не то, что есть на самом деле, а некую идеальную модель. Наука экономика в сегодняшнем мире фактически заменила религию. Население большинства стран буквально молится на биржевые индексы и, затаив дыхание, слушает мнение экспертов, предсказывающих экономические подъемы и спады. В этой религии принцип рационального поведения играет роль этического предписания. Мы должны вести себя рационально, а все закономерности, описанные Канеманом,— не что иное, как наши грехи и слабости, с которыми мы должны бороться. И Нобелевская премия, которую ему присудили, может рассматриваться как своего рода жест покаяния. Вроде как мы признаем: "Каюсь, грешен, запутался в собственных предрассудках, статистику в институте недоучил. Впредь обещаю исправиться и вести себя рационально". Но следовать этому принципу вряд ли будет легче, чем соблюдать все ранее придуманные заповеди.
АННА ФЕНЬКО
|
||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Филипп Тетлок, психолог Пенсильванского университета, в 2005 году опубликовал результаты своих двадцатилетних исследований в книге «Экспертные политические суждения – как знать, насколько они хороши?». В ней Тетлок объяснил происхождение «экспертных предсказаний» и создал терминологическую базу для будущих дискуссий на эту тему.
В ходе исследований он опросил 284 человек, зарабатывающих на жизнь предоставлением «комментариев или рекомендаций на политические и экономические темы». Тетлок попросил испытуемых оценить вероятность некоторых событий ближайшего будущего, как в сфере их специализации, так и в других сферах, о которых они имели общее представление. Удастся ли путчистам свергнуть Горбачева? Будут ли США воевать в Персидском заливе? Какая страна станет новым развивающимся рынком? Тетлок собрал более 80 тысяч подобных предсказаний. Вдобавок он спрашивал экспертов, на основании чего они пришли к своим выводам, какой была их реакция, когда предсказания не сбылись, каким образом они оценивали факты, не подтвердившие их мнение. Респондентов также просили оценить вероятности трех альтернативных исходов каждого события: сохранения статус-кво, некоторого роста (к примеру, политической свободы или экономики) или снижения.
Мы допускаем очень много ошибок, фатальных и несущественных. И делаем это по самым разным причинам: верим в свою мультизадачность, переоцениваем собственные способности, считая, что мы находимся выше среднего уровня, мыслим шаблонами и паттернами, упуская из виду мелочи.
Лауреат Пулитцеровской премии Джозеф Халлинан рассказывает об этих и других ментальных ловушках, показывает, как их избежать, и приводит много интересных примеров в своей книге
«Почему мы ошибаемся»
. Публикуем несколько любопытных фактов из нее.
Почему мы забываем пароли и тайники?
Мы часто пытаемся перехитрить самих себя, скажем, когда прячем ценные вещи в укромном месте или выбираем замысловатые пароли, которые никому не подобрать. Но если тайник или пароль не имеют смысла, мы очень скоро забываем их, как бы ни старались запомнить.
За примерами далеко ходить не надо. По данным New York Times, каждую неделю тысяча ее онлайн-читателей забывает свои пароли. И эту ситуацию не назовешь уникальной. По результатам одного исследования в этой области, 80 процентов всех обращений в корпоративную службу технической поддержки составляют запросы на восстановление забытых паролей.
А как часто вы забываете свои пароли?
Впрочем, этим дело не ограничивается. Наша жизнь словно состоит из важных вещей, которые мы умудряемся забывать с поистине пугающим постоянством: дни рождения и юбилеи друзей и родственников, кошельки и мобильные телефоны, места парковки автомобилей и многое другое.
Помимо того что мы перегружены информацией, которую необходимо постоянно держать в памяти, зачастую мы еще и прячем ценные вещи в тайниках, о которых потом забываем. А потом находим потерянные предметы в местах, где искать их было бы абсолютно нелогично
Почему так происходит? Исследователи пришли к выводу, что люди ошибочно полагают, что чем необычнее тайник, тем лучше он запомнится. Но, оказывается, все как раз наоборот: необычное место для тайника забывается гораздо скорее.
Чтобы выбрать хороший тайник, нужно соблюсти одно условие: это место должно четко ассоциироваться со спрятанной вещью.
Недавно ученый Алан Браун проводил опрос среди группы людей в возрасте от восемнадцати до восьмидесяти пяти лет, задавая им вопросы о том, где они устраивают тайники и что, собственно, прячут. Их ответы выявили ряд любопытных различий. Оказалось, что пожилые люди, как правило, прячут украшения от воров, а молодежь делает денежные заначки от друзей и родственников. И хотя эти группы обычно выбирают для своих целей разные места, используемые ими стратегии в равной степени неудачны.
«Я считаю, единственный правильный подход при выборе как тайников, так и паролей, - делать это максимально быстро, - говорит Браун. - Чтобы подойти к делу научно, не стоит раздумывать минут десять или двадцать. Нужно остановиться на том, что первым пришло в голову».
Как формулировка вопроса влияет на наши решения?
Профессор Принстонского университета, лауреат Нобелевской премии Дэниел Канеман и член Национальной академии наук Амос Тверски изучали процесс принятия людьми решений. В результате ряда экспериментов они наглядно продемонстрировали, что от того, как мы формулируем тот или иной вопрос, зачастую очень сильно зависит ответ на него.
Так, в ходе одного из экспериментов Канеман и Тверски поделили испытуемых на две группы. Обеим предложили одинаковое начало гипотетической задачи: США готовятся к эпидемии неизвестной азиатской болезни, которая, как ожидается, унесет жизни шестисот человек. Затем обеим группам раздали по два варианта дальнейших условий и спросили, какой из них они предпочли бы.
Первой группе дали следующие варианты: если будет принята программа А, удастся спасти жизнь двухсот человек. Если принять программу Б, то на одну треть вероятно спасение всех шестисот заболевших и на две трети - что все они умрут. В вариантах второй группы значилось: если будет принята программа В, умрут четыреста больных. Если примут программу Г, на треть вероятно, что не умрет никто, и на две трети, что умрут все заболевшие.
Теперь сделайте небольшую паузу и перечитайте оба сценария. (Кстати, участникам эксперимента такого шанса не дали.)
Программы А и В описывают одинаковый результат: двести человек будут спасены, четыреста умрут. То же самое относится к программам Б и Г: на треть вероятно, что спасутся все, на две трети - что никто не выживет.
По идее, если человек предпочитает вариант А, он должен выбрать и вариант В, так как последствия в обоих случаях совершенно одинаковы. Однако вышло совсем не так. В вариантах, предложенных первой группе, решение было сформулировано с точки зрения числа спасенных жизней, поэтому 72 процента респондентов предпочли вариант А. Но в задаче второй группы ответ сформулировали с точки зрения числа умерших, и 78 процентов выбрали вариант Г.
Полученные Канеманом и Тверски результаты позволяют сделать интересный вывод: в ситуациях, когда предполагаются потери, люди склонны больше идти на риск. Скажем, если, как в приведенном выше примере, акцент делается на смертности, предпочтительнее более рискованная альтернатива, предполагающая хоть какие-то перспективы спасения всех заболевших. А вот при оценке выгод человек действует гораздо консервативнее, поэтому выбирает только то, в чем уверен.
Какая часть того, что мы говорим, правдива?
Пару лет назад профессор Барбара Тверски вместе с коллегой Элизабет Марш из Университета Дьюка попросила студентов в течение нескольких недель ежедневно вести записи того, что они рассказывают окружающим. Испытуемых также попросили отмечать, искажали ли они тем или иным образом свои истории, скажем, чтобы приукрасить или сгладить некоторые детали.
Степень искажения оказалась неожиданной. Студенты и сами признавались, что несколько приукрашивали истину, но на деле практиковали это гораздо чаще и масштабнее, чем думали. Тверски и Марш установили, что молодые люди добавляли, опускали, преувеличивали или преуменьшали разные факты в 61 проценте рассказанных историй. А между тем, когда их прямо спросили, как часто они это делали, участники эксперимента признавались в этом «грехе» только в 42 процентах случаев.
Эта весьма существенная разница четко демонстрирует, что некоторые искажения настолько привычны для нас, что мы даже не задумываемся над тем, что, по сути, лжем. Студенты адаптировали рассказы, подгоняя их под свои цели, но часто делали это неосознанно.
Барон Мюнхгаузен живет в каждом из нас.
Рассказывая истории, люди имеют обыкновение вводить в заблуждение не только других, но и самих себя. Ученые выявили, что коррективы, которые рассказчик вносит в повествование, внедряются в его память, причем настолько крепко, что нередко он сам «запоминает» то, чего не было в помине.
Мы с вами действительно часто верим собственной лжи, но делаем это невольно.
Так, в рамках одного эксперимента студентам раздали вымышленные истории о двух новых соседях по комнате в общежитии, которых мы для простоты обсуждения назовем Майклом и Дэвидом. Оба были замечательными малыми, но при этом оба совершали весьма неблаговидные и раздражающие поступки, например проливали красное вино на ковер или надевали одежду соседа без спроса.
Позже студентам предложили написать письмо о своих соседях по комнате. Одни письма должны были быть благожелательными - участникам эксперимента предстояло убедительно рекомендовать соседа на членство в университетском братстве. Другие следовало составить в негативном ключе - авторам требовалось внушить коменданту студенческого общежития мысль, что соседа необходимо выгнать.
Пытаясь убедить адресата, участники эксперимента сами поверили в свои слова.
После того как все письма были написаны, студентов просили вспомнить как можно больше из того, что им рассказывали об их новых соседях в самом начале. Их воспоминания часто совершенно не соответствовали истинному положению дел.
Почему мы платим за то, чтобы не ходить в спортзал?
Не так давно исследователи из Принстонского университета попросили группу людей определить, насколько они сами и среднестатистический человек вообще склонны искажать оценку тех или иных вещей и событий; для этого им предложили прочитать длинный список самых разных предубеждений. И большинство респондентов ответили, что считают себя более непредвзятыми и объективными людьми, чем львиная доля других жителей планеты.
Конечно, это совсем неудивительно, ведь многие из нас абсолютно не готовы думать о себе как о среднестатистическом человеке. Так мы и живем, пребывая в абсолютной уверенности, что относимся к категории выше среднего, и это самомнение приводит к огромному количеству ошибок.
«На наш взгляд, самонадеянность - чрезвычайно распространенное человеческое качество, - говорит Стефано Деллавинья, профессор экономики Калифорнийского университета в Беркли. - Почти все люди излишне самоуверенны - за исключением страдающих депрессией; только их, как правило, можно считать реалистами».
Почти все люди себя переоценивают.
И вот очень яркий пример. По подсчетам, в США почти 33 миллиона человек платят за занятия в тренажерных залах около 12 миллиардов долларов в год. Как правило, большинство из них записываются в члены клуба, подписывая договор. Но оправданны ли эти траты?
Чтобы ответить на этот вопрос, Стефано Деллавинья и его коллега из Беркли Ульрике Молмендье проанализировали документацию трех американских центров здоровья, в которой зарегистрирована ежедневная посещаемость почти восьми тысяч членов за три года. Как обычно, постоянным клиентам предлагалось на выбор три варианта членства:
- Годовой абонемент.
- Месячный абонемент.
- Оплата за отдельное посещение, часто в виде абонемента на десять посещений.
Какой их них выбрали бы вы? Большинство людей предпочитают годовой или месячный абонемент и при этом сильно переплачивают. А все потому, что клиенты тренажерных залов, как и люди, желающие сбросить лишний вес, в основной массе излишне самоуверенны. Они убеждены, что будут ходить в спортзал гораздо чаще, чем делают это на самом деле.
Как выяснили Деллавинья и Молмендье, люди посещают оздоровительный клуб в два раза реже, чем собирались.
В результате клиенты тренажерных залов, приобретающие абонементы, сильно переплачивают за эти услуги - по подсчетам Деллавиньи и Молмендье, в среднем по 700 долларов на человека. Разумеется, не все, но очень многие. Около 80 процентов членов клубов, купивших месячный абонемент, поступили бы намного правильнее, если бы просто платили за каждое посещение. Почему же они выбрасывают деньги на ветер?
«Большинство людей склонны переоценивать свой самоконтроль, - говорит Деллавинья. - Они путают то, что должны делать, с тем, что будут делать на самом деле».
Больше о ловушках мышления и о том, как их обойти, читайте в книге «Почему мы ошибаемся» .
октября 2002 г. Нобелевский комитет объявил о присуждении своей мемориальной премии в области экономики двум выдающимся ученым: Дэниелу Канеману из Принстонского (США) и Иерусалимского (Израиль) университетов "за интеграцию результатов психологических исследований в экономическую науку, прежде всего в области суждений и принятия решений в условиях неопределенности" и Вернону Смиту из университета Джорджа Мэйсона (США) - "за утверждение лабораторных экспериментов в качестве инструмента эмпирического анализа в экономике, в особенности при исследовании альтернативных рыночных механизмов".
Номинация Канемана и Смита, хоть и ожидавшаяся уже несколько лет назад, послужила формальным признанием того факта, что в рамках экономической дисциплины сложились и оформились такие самостоятельные области, как экспериментальная экономика, экономическая психология, поведенческая экономика. Однако номинация 2002 г. означает нечто большее. Во-первых, Нобелевская премия по экономике, врученная представителю психологической науки, очевидно, подтверждает принципиальный курс мирового научного сообщества на интеграцию исследовательских программ различных наук о человеке. Во-вторых - и это, пожалуй, еще более важно - само признание значимости психологических характеристик индивидуального поведения профессиональными экономистами ознаменовало и зафиксировало существенный сдвиг в подходах и проблематике всей экономической науки. По сути, данный факт означает признание не только целесообразности, но и необходимости выхода за рамки формально-аксиоматических моделей, слабо связанных с реальным поведением, которое эти модели призваны описывать. Экономические науки вступают в эпоху постепенного пересмотра сложившихся методов и доктрин, начиная с основы основ - модели Ното оесопотicus, рационального экономического человека. Фундаментальный эмпирический материал для такого пересмотра был получен в результате психологических исследований, в которых Дэниелу Канеману принадлежит одна из главных ролей; а основным инструментом накопления подобного материала стал эксперимент как особый метод приращения научного знания, вошедший в арсенал экономических наук благодаря пионерным работам Вернона Смита.
В традиции неоклассической экономической науки было как-то подсознательно принято полагать, что эмпирические исследования (и тем более эксперименты с реальными людьми) - занятие менее "серьезное", чем "высокая" теория. Экономисты-неоклассики предпочитали заниматься вещами более "серьезными", все чаще понимая под прогрессом науки все более изощренные формальные построения в рамках своей научной традиции, основанные на модели Ното оесопотicus точки зрения стандартной теории этот рациональный экономический агент должен был подчинять все чувства и эмоции точному расчету, обладать абсолютной памятью и вычислительными способностями, всегда хорошо осознавать свой интерес (предпочтения) и действовать в соответствии с ним. Формальному описанию рационального поведения в теории предшествовал ряд допущений (таких, как выпуклость, непрерывность, монотонность и транзитивность индивидуальных предпочтений), позволявших представлять предпочтения индивидов действительно-значной функцией полезности и использовать мощный аналитический инструмент математического и функционального анализа. Более того, в полном согласии с позитивистской методологией теория утверждала, что даже если агент и не решает сознательно максимизационную задачу, он все равно действует так, как если бы он ее решал. Это происходит уже хотя бы потому, что систематические отклонения от такого поведения неизбежно привели бы к потерям, выраженным в деньгах, а в случае их систематического повторения - и к банкротству "нерационального" агента.
Реальность, однако, упорно не хотела помещаться в "прокрустово ложе" канонических схем, сколь бы удобными они ни были аналитически. Еще в 1950-е годы американский экономист и психолог Герберт Саймон убедительно показал, что реальные люди, принимающие решения, ведут себя совершенно иначе, чем описано в учебниках по экономике. Ограниченность когнитивных способностей не позволяет реальным людям на практике находить решения, оптимальные с теоретической точки зрения. Раз так, то концепция субстантивной рациональности, принятая в стандартных моделях, должна уступить место концепции ограниченной рациональности как более корректной с дескриптивной точки зрения.
Работы Саймона, отмеченные в 1978 г. Нобелевской премией "за пионерные исследования процессов принятия решений в экономических организациях", тогда еще не могли войти в научный арсенал, и вероятно, воспринимались большинством экономистов как побочная и малозначимая ветвь науки. Однако за последние двадцать лет предмет и метод экономики изменились если не радикально, то весьма существенно. В университетские программы прочно вошли такие основополагающие эмпирические феномены, как парадоксы Алле или "эффект оформления" (framing effect) в теории индивидуального поведения в условиях риска.
